О молитве преподобного Ефрема Сирина
Молитва именуется молитвой преподобного Ефрема Сирина, потому что принадлежит этому великому подвижнику Православной Церкви, который жил в IV столетии по Рождестве Христовом – в Сирии, как можно догадаться по его наименованию. Но, наверное, нельзя сказать, что он эту молитву специально «написал» – скорее, она была выбрана из прочих молитвословий, которыми наполнены его творения. Этот святой не писал или, как говорят сегодня, не составлял молитв как таковых, но очень часто от рассуждений о жизни подвижнической, о жизни христианской он в своих трудах переходит к тому, что начинает возносить благодарение Богу или каяться перед Богом или чего-либо у Бога просить, необходимого для его спасения, – и вот из числа различных таких молитвенных его прошений выделилась та краткая, но удивительно емкая молитва, которую Церковь положила прочитывать в храме в дни Великого поста.
Человек очень часто, забываясь, полагает, что владыкой своей жизни является он сам.
Эта молитва начинается такими словами: «Господи и Владыко живота моего…» Человек очень часто, забываясь, полагает, что владыкой своего живота, то есть своей жизни, он является сам. Человек что-то планирует, человек чего-то добивается, человек к чему-то стремится – и забывает при этом задать себе один такой простой и такой необходимый вопрос: а угодно ли Богу то, к чему я стремлюсь, чего я хочу, чего я добиваюсь, и вообще, знаю ли я, сколько мне еще Богом определено прожить на этой земле? Как говорит апостол Иаков: «Вы, говорящие: “завтра пойдем туда-то и сделаем то-то”, разве не знаете вы, что жизнь наша подобна пару?»[1]. Мы убеждаемся в этом, когда на наших глазах кто-то из наших близких, из наших знакомых из этой жизни совершенно неожиданно уходит. Но это скорбное и вместе необходимое знание куда-то испаряется, когда дело касается нас. И вот напоминают нам слова этой молитвы о том, что Господь есть Владыка живота нашего, то есть нашей жизни. И если чего-то мы по-настоящему хотим, если к чему-то мы по-настоящему стремимся, то, безусловно, Ему мы должны поверять свои желания, стремления и от Него ожидать либо их исполнения, либо, наоборот, неисполнения. Как говорил отец Иоанн (Крестьянкин), мы должны благодарить Бога не только за то, что Он нам дает, но, наверное, еще более за то, чего Он нам не дает. Потому что порою и ищем, и просим мы совсем не того, что нам полезно.
Когда наша жизнь пуста и добрыми делами не наполнена, ее стремится чем-то наполнить враг.
Далее в молитве следуют такие слова: «Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми». Что такое дух праздности? Практически все святые отцы согласно говорят о том, что одно из самых больших зол в человеческой жизни – это праздность, то есть состояние, когда человек совершенно ничем не занят. Это именно так потому, что праздность рождает огромное количество других, следующих за ним зол. Во-первых, если человек празден, то есть если он, попросту говоря, бездельник, это уже говорит о том, что ничего доброго он собою не являет, – ведь каждый человек что-то собой представляет, собственно говоря, по тем делам, которые он совершает. И не только вера без соответствующих ей дел мертва, но и жизнь человека без дел тоже жизнью живой, конечно же, не является. Есть люди, которые, по слову апостола Павла, «ничего не делают, а суетятся»[2], – но суть не в том, что мы можем показать пальцем на этих людей, а в том, что есть какие-то моменты и в нашей жизни, всмотревшись в которые, мы поймем, что и мы сейчас ничего не делаем, а только суетимся – суетимся впустую. Правда, иногда бывает, что мы суетимся с каким-то добрым намерением, но порой – и безо всякого намерения. И вот это состояние праздности опасно не только тем, что мы можем быть осуждены Богом как ничего не делающие, как ленивые, как нерадивые люди, оно опасно и тем, что праздность – это как бы пустота, а природа, в том числе природа духовная, пустоты совершенно не терпит. Когда наша жизнь пуста и добрыми делами не наполнена, ее стремится чем-то наполнить враг. И можно видеть, как огромное количество ошибок, падений, преткновений человек совершает именно тогда, когда бывает ничем не занят. Когда у человека есть дело, когда у него есть обязанности, когда у него есть какая-то сфера ответственности, это не дает ему совершить очень многие легкомысленные поступки. Вот недели две тому назад у нас такое ЧП случилось: ехали какие-то молодые люди, куда-то мчались со страшной скоростью ночью, и они врезались в ограду нашего храма, чуть не снесли охранников вместе с этой оградой… они ничем не были заняты. К сожалению, такие вещи с молодыми людьми, ничем не занятыми, происходят очень и очень часто. Но, впрочем, это может происходить и не только с молодыми людьми, потому что праздность может быть присуща любому человеку.
Затем мы просим, чтобы Господь не дал нам духа уныния. Уныние – это состояние духовного паралича, когда человек не только угнетен духовно, но и практически ничего не может делать. Пока человек не унывает, он борется, он трудится, он как-то бьется. Помните лягушку из сказки, которая упала вместе с подругой в кувшин с молоком? Подруга начала унывать, сложила лапки и утонула, а она сама не унывала, работала лапками; естественно, что выбраться она не смогла, но молоко постепенно сбилось в масло, и она в какой-то момент вдруг оказалась стоящей на твердой поверхности. Это, на самом деле, очень точная аналогия того, что делаем мы в нашей христианской жизни. Вот мы такие, какие есть – и без благодати Божией мы себя изменить не можем. И мы бьемся, бьемся, бьемся, у нас ничего не получается, но Господь, видя эти труды, под наши ноги, до того бултыхавшиеся в какой-то взвеси, вдруг подводит твердую поверхность – и мы встаем на ноги и даже можем идти дальше. Так вот, уныние как раз приводит к тому, что человек погибает, поскольку перестает делать что бы то ни было ради своего спасения, а порой перестает делать что бы то ни было вообще в принципе.
Есть такой замечательный пример в одном из патериков. Некий отец своего сына отправил трудиться на поле. Тот пришел на назначенное место, увидел, что поле огромное, все заросло какими-то сорняками, и понял, что ему не по силам его от сорняков очистить и тем более не по силам чем-то потом засеять. Он впал в такое уныние от этого, что лег спать. И вот он приходил туда и спал – неделю, две недели; в конце концов на поле решил наведаться отец, и он увидел, что сын вообще ничего не сделал. Он разбудил его и говорит: «Сынок, вот если бы ты каждый день хотя бы такое количество земли обрабатывал, какое ты занимаешь, когда спишь, то уже значительная часть этого поля была бы готова к тому, чтобы на нем что-то можно было сеять». На самом деле, даже когда мы начинаем делать что-то малое, борясь с унынием, нам что-нибудь да удается. А когда что-то удается, уныние проходит – есть такой закон духовной жизни. И, собственно говоря, здесь прямая связь: вот есть праздность, то есть ничегонеделание, в том числе в духовном плане, – и человек впадает в уныние. Есть деятельность живая – и уныние отступает.
В унынии нужно обязательно Бога благодарить.
Конечно, бывают особые состояния, когда уныние является следствием бесовского искушения, когда наша душа чувствует себя так, будто ее кто-то буквально сжимает, мучает и давит, но такие периоды все-таки бывают не очень длительными. И в это время нужно обязательно, с одной стороны, что-то делать – потому что, как я сказал, деятельность помогает человеку с унынием справиться, а во-вторых, нужно молиться Богу, чтобы Он от этого уныния нас освободил. Есть такое средство, о котором мы часто забываем: в унынии нужно обязательно Бога благодарить. Каждый человек в своей жизни может вспомнить какие-то моменты, когда он был действительно Богу благодарен, когда он переживал маленькие чудеса Божией милости и любви к нему. Вот их очень важно в момент уныния оживить в памяти и за них Бога благодарить. Кроме того, нужно вспоминать в это время о том, что и прежде бывали какие-то искушения, бывали непростые состояния, и они проходили – потому что человек унывает обычно тогда, когда ему кажется, что то плохое, что есть сейчас, никогда не кончится. А это очень страшный обман со стороны врага: на самом деле кончается всё – и плохое, и, к сожалению, хорошее. И вот за это чередование надо тоже благодарить Бога. Нужно уметь быть благодарным Господу и за само это состояние уныния, потому что для человека очень полезно, если оно приходит именно как искушение, а не как следствие нашей бездеятельности. В это время человек имеет возможность стать более мужественным. Как можно упражняться в том, чтобы стать мужественным? Только тогда это возможно, когда есть что-то, что надо преодолеть. А уныние – это одно из самых трудных препятствий для преодоления.
Нет более прямого пути к погибели, нежели добиваться начальства, не будучи к нему призванным.
Итак, молится преподобный о том, чтобы Господь избавил его от духа праздности, уныния и вслед за тем – от духа любоначалия. Что такое дух любоначалия? Кажется, что речь идет о людях, которым дано в жизни какое-то начальственное послушание – они имеют некий общественный и социальный статус, могут кем-то управлять, и они это неким греховным образом любят. На самом деле это совершенно не так. Любоначалие может быть присуще совершенно любому человеку, в том числе и такому, который вообще не имеет подчиненных. Любоначалие – это когда человек любит быть главным, любит быть что-то значащим, любит, чтобы другие люди его слушались, подчинялись ему, уважали его, – и когда всего этого не происходит, когда Господь ему этого не дает и когда люди ему в этих его желаниях и стремлениях навстречу не идут, очень расстраивается, очень переживает, не может найти себе места, не может найти покоя и считает, что вся его жизнь проходит зря, раз ему не удается никем покомандовать. Ну а уж если к тому же командуют им, то это просто трагедия, которая наполняет сердце горечью, печалью, тоской и тем же самым унынием так, что вообще непонятно, как жить. Этот дух, на самом деле, очень страшный, и это не просто страсть, это не просто состояние – это именно дух. Дух злой, дух бесовский, потому что, собственно говоря, и падение Денницы произошло потому, что он искал этого начальствования: он был на определенном месте в ангельской иерархии, а ему хотелось стать выше этого – ему хотелось стать выше даже Самого Бога. То же самое происходит и в душе человеческой. Когда человек не стремится к господству над кем-либо, Господь Сам определит, на какое место его поставить, что ему доверить, какую ответственность на него возложить и, наоборот, – какую не возлагать. Если же человек добивается во что бы то ни стало того, чтобы быть начальником, маленьким или большим, возможно, что он этого добьется. Но, как опять-таки говорят многие святые отцы, нет более прямого пути к погибели, нежели добиваться начальства, не будучи к нему призванным. Даже когда человек ставится в какое-то положение, в котором он должен управлять другими людьми, ему нужно следить за тем, чтобы относиться к этому не как к привилегии, не как к почетной должности, а как к ответственности, как к послушанию, которое дано ему Богом, помня, что за всё, что было доверено, Господь с него спросит.
Просит преподобный Ефрем, чтобы Господь не дал ему и духа празднословия. Празднословие отчасти сопряжено с праздностью, а отчасти сопряжено и с унынием, и с любоначалием. Человек начинает много и праздно, то есть попусту, говорить, во-первых, когда он ничем не занят. Когда человек очень сильно занят, то бывает наоборот: к нему с чем-то обращаешься, а он отвечает: «Я не могу говорить, простите меня, пожалуйста…» И когда его кто-то в этом состоянии пытается донимать разговорами, он всячески старается их от себя отсечь, отложить, и даже порой из-за этого возникают какие-то трения. Когда же у человека много свободного времени и сил, он очень любит потратить их на то, чтобы о чем-то поболтать – о чем-то, о чем на самом деле говорить нет никакой необходимости.
Если человек пользуется словом небрежно, оно утрачивает ту силу, которая ему принадлежит изначально.
Господь говорит в Евангелии о том, что за каждое праздное слово мы должны будем дать ответ в День Суда. Почему? Потому что слово есть некий уникальный инструмент, данный нам, в первую очередь, для общения с Богом: ведь когда мы Богу молимся, то свою молитву облекаем в словесную форму. Молитва может заключаться и в чувстве сердца, не требовать слов, но это бывает достаточно редко: это состояние, которого человек далеко не всегда достигает. Чаще же всего мы молимся Богу, произнося вслух или про себя определенные слова. И в то же время слово – это средство общения с людьми. И вот есть такая закономерность: если человек пользуется словом неаккуратно, неосторожно, небрежно, то оно начинает терять свою ценность. Оно утрачивает ту силу, которая ему принадлежит изначально. И соответственно, слово наше обесценивается не только при общении с людьми – оно обесценивается и в молитве. Почему бывает так, что мы становимся молиться, произносим слова, важнее которых нет и не может быть ничего, потому что мы стоим перед лицом Самого Бога и просим о спасении нашем и наших ближних, – а наше сердце на это не откликается, не отзывается? Потому что мы не чувствуем силу этих слов.
И не только в жизни отдельного человека, но и вообще – чем больше звучит лжи, чем больше произносится необдуманных, безответственных высказываний, тем больше слова девальвируются, тем больше утрачивают свое значение, которое было им присуще первоначально. И мы живем в мире, где всё это происходит. Но еще страшнее, когда это происходит с нами самими, когда мы настолько небрежны со своим собственным словом.
Почему это связано еще и с духом уныния? Потому что когда человек унывает, ему обычно тоже очень хочется поговорить; наверняка каждый из нас с этим тоже сталкивался. Когда мы находимся в угнетенном состоянии, хочется говорить о чем-нибудь, чтобы это состояние прошло или отошло. Но зачастую это проблемы не решает, потому что проблема находится глубоко в нашем сердце и разговор с другими людьми не спасает нас.
Почему празднословие бывает связано и с любоначалием? Потому что человек, который стремится к начальствованию, тоже зачастую очень любит поговорить. Он любит учить, он любит объяснять, он любит командовать, руководить, распекать и прочее. Нередко такого рода речи тоже бывают праздными. Вообще нет такого греха, в который бы человек впадал так удобно, как в грех празднословия. И наверное, нет среди нас ни одного человека, который бы этим грехом не согрешал. Даже если бы кто-то из нас не обладал даром речи, это бы не значило, что он был бы свободен от греха празднословия. Потому что помимо греха празднословия есть к нему очень близкий и фактически повторяющий его грех – праздномыслие. Человек может молчать, но мысли его неизвестно где носятся, и как только у него появится возможность кому-то их содержание высказать, он тут же его выскажет. А если не будет такой возможности, то он будет их рассказывать самому себе, потому что, как вы знаете, нет занятия приятнее, чем поговорить с умным человеком, а умнее-то нас, пожалуй, никого и не найдется…
Всё более теряется сегодня представление о том, что вообще такое добродетель целомудрия.
Когда преподобный Ефрем заканчивает просить избавить его от того, чего он не хочет, он обращается к Богу с прошением о том, чтобы Он даровал ему крайне важные для спасения добродетели. И просит он прежде всего дать ему дух целомудрия. Вообще о целомудрии сегодня говорить достаточно сложно, потому что современный человек – и чем моложе люди, тем это более явственно можно увидеть – всё более теряет представление о том, что вообще такое добродетель целомудрия. Вплоть до того, что приходит на исповедь молодой человек – ну, скажем, лет до тридцати, – и когда как-то спрашиваешь на всякий случай: «А не было ли в вашей жизни грехов против целомудрия?» – то он молчит. Молчит не потому, что ему стыдно, а потому, что не понимает, в чем суть вопроса. Я помню, лет десять тому назад в ряде школ проводили опрос и спрашивали детей в частности о значении слова «целомудрие». Не знают дети этого слова. В школах не объясняют, что есть такое понятие, что целомудрие – то, что надо хранить, к чему – не имея его – должно стремиться.
Когда говорим о целомудрии мы, люди верующие и так или иначе церковные, то мы в целом понимаем, что речь идет о добродетели, которая противоположна жизни распущенной, нечистой и греховной. Но значение этого слова, как и значение этой добродетели, гораздо более широко: тут подразумевается некое целостное мудрование, состояние, когда человек мудрствует, то есть мыслит, думает, цельно. Как это понимать? Человеческая природа после грехопадения превратилась в какой-то набор противоборствующих сил, напоминая собой известную басню о лебеде, раке и щуке. Нередко бывает, что воля в нас стремится к одному, чувства влекутся к другому, ум настаивает на третьем, и мы постоянно в этом конфликте с самими собой живем. И только по мере того, как мы начинаем подчинять своему все-таки отличающему добро от зла уму волю и чувства, в нашей душе постепенно водворяется состояние, близкое к тому, что можно назвать миром с самим собой, с Богом и с окружающими людьми. Но чаще мы живем в каком-то расколотом, разобщенном внутреннем состоянии. И вот стяжание добродетели целомудрия как раз и означает собирание человека в единое целое. Когда такое начинает происходить? Когда у человека появляется одна цель, определяющая его жизнь. Знаете, когда путник, допустим, идет через снежную какую-то пустыню, у него есть только одна цель: дойти до какого-нибудь жилья, где он может отогреться, спастись. И в этот момент всё его существо вольно или невольно всецело собрано для того, чтобы этого достичь. Когда человек умирает от голода, у него тоже одна цель – найти что-нибудь съестное. И вот когда у человека такой целью в его жизни становится спасение – а точнее, Сам Господь, – то его мудрование, то есть мышление, постепенно делается целостным и сам он становится цельным человеком. Почему человек не может жить добродетельно без Бога? А потому, что нет тогда ничего, что могло бы не просто сделать его жизнь целостной в какой-то конкретный момент, когда он стремится к той или иной локальной цели, а могло бы придать целостность вообще всему его бытию. Любой земной предмет стремлений смерть испытает на прочность и разрушит его. Человек может всю жизнь считать, что у него есть что-то, ради чего он живет, – и вот он лежит на смертном одре и вдруг понимает, что не было и нет у него ничего, потому что перед лицом смерти всё то, на что он полагал силы, ровным счетом ничего не значит.
Затем просит преподобный Ефрем, чтобы Господь дал ему дух смиренномудрия. Смиренномудрие – это, соответственно, смиренное мудрование, то есть смиренное мышление о себе самом. Это еще не смирение как таковое, потому что смирение – это все-таки уже состояние, в котором человек живет, и ему уже не надо прилагать какие-то особые усилия к тому, чтобы подавлять свою гордыню, потому что это становится для него естественным. А смиренномудрие – это когда человек учится думать о себе смиренно. Что значит «думать о себе смиренно»? Как правило, когда мы о себе помышляем, то находим у себя различные добродетели, положительные качества, способности; мы сравниваем себя с другими людьми и понимаем, что на самом деле мы лучше этого, лучше того… Нас кто-то обижает, нас кто-то притесняет – это вызывает в нас целую бурю негодования. Почему? Потому что мы считаем, что недостойны этого притеснения и этой обиды, а достойны гораздо лучшего отношения. Это всё и есть то, что противоречит смиренномудрию. Когда человек мудрствует о себе смиренно, он не приходит в состояние мятежа, обиды, огорчения – а думает, что он и здесь не хорош, и здесь плох, и тут у него не получается, и только лишь удивляется милости Божией. И в этом состоянии человек становится способен от Бога принимать самые различные дары. Есть такое образное выражение: «смиренномудрие – это та рука, которую протягивает человек, чтобы принять от Бога дары». Если нет смиренномудрия, то Господь протягивает нам эти дары, но у нас нет руки, чтобы их взять.
Наверное, каждый из нас хорошо о себе знает, до какой степени он бывает «смирен». Господь заботится, печется о том, чтобы мы хотя бы в малой степени смирение приобрели. И вот когда мы просим о том, чтобы Он нам дал дух смиренномудрия, что это означает на самом деле? Это означает, что мы просим Господа послать нам людей, обстоятельства, ситуации, которые будут нас смирять. Но порой получается так, что мы в храме какое-то время молились, клали поклоны с молитвой преподобного Ефрема Сирина, просили духа смиренномудрия – вышли из храма на улицу, и тотчас же эта молитва наша исполняется, а мы противимся этому. Вы знаете, нет такой молитвы, которая так быстро находила бы отклик у Бога, как молитва о даровании смирения. И вместе с тем мы никак не можем понять, что это Господь на нашу молитву откликается, – нам кажется, что это какие-то негативные обстоятельства нашей жизни, что-то такое, чего в ней в принципе быть не должно. Но если мы научимся видеть в смиряющих нас людях и обстоятельствах дар Божий, то, безусловно, хотя бы немного через это к смиренномудрию приблизимся.
Кажется, что смиренный человек – очень мягкий, безвольный, слабый. А на самом деле – это человек самый сильный.
На самом деле в смиренномудрии заключена огромная свобода. Мы ведь зачастую как действуем? Вот нас кто-то оскорбил, и у нас есть твердое убеждение в том, что мы должны: во-первых, доказать, что нас оскорбили напрасно; во-вторых, доказать это не только окружающим людям, но и самому обидчику – мы должны его пристыдить, мы должны каким-то образом его посрамить. Как правило, из этого ничего не получается; иногда получается, но это еще хуже, чем если бы не получилось, – по последствиям своим духовным. И вот мы тратим на это огромное количество сил, времени – а на самом деле всё это абсолютно не нужно. А когда человек смиренномудр, он понимает, что всё это лишнее, – и он всего этого не делает. У него освобождается огромное количество времени, сил, душевной энергии для тех дел, которые ему гораздо более необходимы. Кроме того, человек смиренномудренный просто не переживает по тем поводам, по которым переживаем мы. Если бы была возможность заглянуть сейчас в наши мысли, мы увидели бы друг в друге самые различные беспокойства, связанные с тем, что мы не можем смириться с волей Божией и зачастую – с волей человеческой, которая нерасторжимо с волей Божией бывает в нашей жизни порою связана. Когда мы чего-то боимся, когда мы чего-то опасаемся, когда мы переживаем «а вдруг будет то», «а вдруг случится так», это опять-таки обличает нас в неготовности с волей Божией смириться. Если же у нас такая готовность есть, то мы и бояться не будем. Чудная такая вещь: кажется, что смиренный человек – это человек очень мягкий, безвольный, слабый. А на самом деле – это человек самый сильный. Это человек, который просто в принципе ничего не боится.
Добродетель смиренномудрия очень тесно сопряжена с целомудрием. Потому что, как правило, когда человек совершает какие-то грехи против целомудрия – если иметь в виду общераспространенное понимание этого слова, – то это всегда бывает связано с гордостью. Преподобный Иоанн Лествичник пишет, что там, где последовало падение, прежде водворилась гордость, и именно она лишила человека сил, необходимых, чтобы противостоять греху. Апостол Иаков говорит о том, что Господь «гордым противится, а смиренным дает благодать»[3]. Что значит «гордым противится»? Это значит, что Он гордым не помогает. Ведь если гордому Господь будет помогать, то такой человек в своей гордости преуспеет и будет всё более похожим на беса, на диавола. Поэтому Господь, наоборот, такому человеку не дает в жизни сделать того, чего он хочет, – и тот волей-неволей смиряется. Когда же человек смирен, Господь действительно дает ему Свою благодать, которая его хранит и которая за него порою удивительные какие-то вещи совершает. Как говорил преподобный Нектарий Оптинский, только когда человек смиряется окончательно и почитает себя за ничто, Господь может сотворить из него что-то подлинно великое.
Впрочем, порой мы видим, что и очень гордые люди в этой жизни преуспевают, и преуспевают значительно, но это происходит тогда, когда человек упорствует в своей гордости в такой степени, что Господь как бы оставляет его. В чем заключается оставление Богом человека? Иногда нам кажется, что это выражается в том, что на человека сыплются самые различные беды, болезни, какие-то невзгоды. Нет, наоборот, это значит, что Бог человека не оставляет; это значит, что Он всеми средствами влечет его к покаянию и к смирению. Если же, наоборот, кто-то живет как последний грешник, но при этом не претерпевает никаких несчастий, это и есть признак оставления Богом: значит, этот человек настолько мертв душой, что Господь не то чтобы отступается от него, но видит, что те средства, которые можно было бы использовать для спасения этого человека, будут не действенны. И может быть, Господь даст такому человеку идти до конца беспреткновенно, как он захочет, а потом в последний момент все-таки посрамит его и покажет всем, чем может кончиться путь гордыни. Наверняка мы все знаем такие примеры – может быть, из числа наших знакомых, ну и по крайней мере из числа людей известных, – когда жизнь человека долгое время была успешнейшей, многие ему завидовали, и вдруг какой-то момент – и нет этого человека, а вместе с ним нет его богатства, нет того, что он построил, нет ровным счетом ничего. Или сам человек еще есть, а того, что он создал, уже нет, всё обратилось в прах. Так тоже Господь порой смиряет людей гордых, для того чтобы прочие люди могли на это посмотреть и могли чему-то на этом примере научиться.
Так что когда человек борется с той страстью, которая противоположна целомудрию, и никак не может с ней совладать, он должен всегда посмотреть: а нет ли в нем гордости, с которой он не борется? Если человек начинает бороться со своей гордыней, то, как правило, он начинает преуспевать и в целомудрии.
Нужно терпеть всё то, чем ежедневно встречает нас мир. Терпеть приходится и самих себя.
Затем преподобный Ефрем просит, чтобы Господь даровал ему дух терпения. Без терпения вообще в принципе невозможно спасение человека. Господь говорит в Евангелии: «в терпении вашем стяжите души ваша»[4], то есть терпением вашим спасайте души ваши. Что нужно терпеть для того, чтобы спастись? Нужно терпеть всё то, чем ежедневно встречает нас мир. Все мы помним, что мир, в котором мы живем, – это не тот мир, который сотворил Господь в его первозданной красоте. Это мир в значительной степени изменившийся, потому что это мир падший. Это мир, в котором постоянно присутствует грех, в котором присутствует смерть, в котором присутствует враг нашего спасения, и потому это место сегодня не столь приятное и не столь привлекательное, каким бы оно должно было быть по первоначальному замыслу Божию. В нем есть очень много вещей, которые для нас тяжелы, и их надо терпеть. Надо терпеть то, что человек – существо немощное, подверженное различным болезням, испытаниям, искушениям. Надо терпеть то, что нас окружают люди – несовершенные, которые порой нам действительно досаждают и которые нас действительно обижают и причиняют нам зло, не замечать которое очень трудно или невозможно. Терпеть, наконец, приходится самих себя. Вот чудная такая вещь: мы о себе думаем хорошо, но в то же время мы собой недовольны. Мы недовольны тем местом, которое в жизни занимаем, недовольны теми способностями, которые у нас есть, недовольны результатами своей деятельности, – а если мы люди верующие и церковные, то мы, конечно, очень недовольны и тем, что у нас никак не получается стать хорошими, настоящими христианами. Так что от самих себя тоже нетрудно бывает прийти в состояние уныния и ропота. Человек иногда ропщет на людей, иногда ропщет на Бога, а иногда он ропщет на самого себя. И вот оказывается, не только на Бога и не только на людей роптать грех, но и на самого себя тоже. Как к постороннему человеку мы должны снисходить, видя его немощи и недостатки и понимая, что они присущи вообще всему роду человеческому, точно так же надо терпеливо относиться и к себе. Но есть такая существенная разница: когда мы смотрим на немощи и недостатки другого человека, мы ничего не можем с ними сделать, и Господь с нас не спрашивает за нашего ближнего. А вот что касается нас самих, то сами мы с собой сделать необходимое и можем, и должны. И если мы с собой ничего не делаем, а только терпим себя, то, конечно же, это не безгрешно. Поэтому нужно, с одной стороны, прилагать все усилия к тому, чтобы меняться, а с другой стороны, когда это не удается при всех наших трудах, не малодушествовать, не роптать на то, что мы такие никуда не годные, а себя терпеть и продолжать свой труд.
Надо сказать, что, опять-таки, между этими добродетелями – смирением и терпением – есть самая непосредственная связь. Как говорил святой Илия Экдик, дом души – это терпение, а пища души – смирение. Когда у человека не хватает пищи, то он выходит из своего дома, то есть когда у человека не хватает смирения, то он выходит из состояния терпения: тогда он взрывается, тогда он гневается, тогда он обрушивается на тех, кто его окружает, или на самого себя, если его никто не окружает. На самом деле, человек может раздражаться на кого угодно и на что угодно: не будет на кого гневаться – он будет гневаться на себя или на какой-то неодушевленный предмет. Есть такой замечательный и тоже патериковый пример: некий брат постоянно гневался и раздражался, живя в монастыре, и решил уйти в пустыню, потому что там выводить его из себя было бы некому. У него был кувшин, в который он набирал воду, и однажды этот кувшин упал и вода разлилась. И еще раз это произошло. И еще… И брат этот обрушил на кувшин весь свой гнев, разбил его вдребезги, высказал ему, наверное, при этом всё, что на душе было… и понял, что надо возвращаться в монастырь, потому что жизнь в пустыне никоим образом его не изменила. А вот жизнь среди себе подобных – жизнь среди людей – скорее в этом направлении меняет человека, поскольку она позволяет постоянно видеть, каковы мы на самом деле. Люди нас постоянно задевают, и мы проявляемся во всей своей красе тут же. Но для человека невнимательного к себе эти проявления служат только поводом для расстройства – не столько из-за себя, сколько из-за ближнего, – а человеку, который себе внимает, все эти эпизоды помогают понять, каков он в настоящий момент. Допустим, меня задели каким-то словом, я воспламенился от этого, разгневался, раздражился, полдня об этом думал – и потом задумался о другом: о том, что на самом деле я еще и не начинал шествие по пути спасения, потому что, оказывается, в таком ветхом состоянии нахожусь. Но это не страшно: по крайней мере, я это понял, и у меня есть возможность сегодня начать. Вот эта возможность – один из главных даров, которые Господь нам в Церкви дает: можно раскаяться и все начать сначала.
Каждое мгновение жизни в вечности – это мгновение нового откровения любви.
И наконец, просит преподобный Ефрем, чтобы Господь даровал ему дух любви. Любовь – это высшая из всех христианских добродетелей, и говорит апостол Павел, что и вера важна, и надежда важна, но любовь выше всего[5]. Потому что настанет время, когда в вере уже не будет необходимости и в надежде не будет необходимости тоже. Это время, когда мы предстанем перед Богом и встретимся с Ним лицом к лицу. Мы будем видеть Бога уже очевидным образом – где здесь будет место для веры? Где будет место тогда для надежды? Вот перед нами Господь, и уже не нужно надеяться, потому что всё исполнилось, не нужно верить, потому что всё очевидно. Но любовь не упраздняется, и именно она становится содержанием жизни человека в вечности. Можно сказать, что именно любовь определяет и судьбу человека в вечности: если он научился любить Бога и научился любить людей, то это и есть тот рай, который он наследует по исшествии из этого мира. Собственно говоря, рай – это любовь, тут можно, наверное, даже поставить знак равенства. Человек будет жить в любви с Богом и с людьми. Но земная любовь в какой-то момент достигает своего пика, а любовь вечная не может достичь некоей высшей точки, она постоянно в человеке нарастает. Каждый, кто когда-либо любил, знает, что любовь – это самая большая радость, какая у человека только может быть. Но любовь земная очень быстро уходит: есть много вещей в нас самих, которые ее убивают, и есть масса вещей в других людях, которые убивают любовь и в них, и в нас. Как говорит Господь в Евангелии, любовь оскудевает за умножение беззаконий. А в вечности любовь не оскудеет, она всегда будет только приумножаться. И каждое мгновение жизни в вечности – это и есть мгновение нового откровения любви, нового счастья, до того не испытанного.
А восходит человек к любви именно через эти добродетели: целомудрие, смиренномудрие и терпение. Почему именно через них? Потому что если человек не целомудрен, то он, на самом деле, не умеет любить. Он может вожделеть, он может желать, он может пользоваться, но любви в этом не будет. Если человек не умеет смиряться, то, опять-таки, какая может быть любовь? Он будет ссориться, спорить, он будет искать своего, он будет настаивать на своем – и это всё тоже убивает любовь. Без смирения любовь абсолютно невозможна, ее просто не может быть. Но то же самое и с терпением: если мы не готовы терпеть недостатки другого человека, а он не готов терпеть наши недостатки, то любовь между нами разрушится. Поэтому именно через эти добродетели пролегает путь к христианской любви. И поэтому сначала просит преподобный Ефрем о них, а потом уже как о венце всех добродетелей просит о любви.
И завершает свою молитву преподобный Ефрем прошением о том, чтобы Господь дал ему зреть свои согрешения и не осуждать брата своего. Это две опять-таки теснейшим образом взаимосвязанные просьбы. Почему просит преподобный Ефрем о том, чтобы Господь дал ему видеть его грехи? Почему ему, при всей его внимательнейшей подвижнической жизни, не было достаточно собственных усилий, чтобы увидеть свои согрешения? А потому, что грехи человеку, на самом деле, открывает Божественная благодать. Знаете, когда человек – не живущий церковной жизнью и, может быть, даже никогда не исповедовавшийся – приходит на исповедь и говорит: «А у меня в сущности никаких грехов нет, потому что я никого не убивал, не грабил, не совершал каких-то злодеяний», – это бывает очень похоже на свидетельство о собственной добродетели, которое можно услышать порой из уст представителей криминального мира. Есть в этом мире определенная категория людей, которые сразу же, как только их о чем-то спросишь, говорят: «Я не делал вот этого, я не делал того, не делал сего. И поэтому я хороший». При этом есть масса всего, что этот человек делал дурного, но уже по тому, что он чего-то плохого не делал, он считает себя хорошим. И вот каким-то образом эта логика перекочевывает порой в нашу церковную жизнь. Первоначально такая мнимая добродетельность означает, что человек к себе невнимателен, что он не читал Евангелие и в свете его не рассматривал свою жизнь. Но дело не только в этом. Это говорит о том, что благодать Божия еще не просветила его сердце и он не увидел всего того, что в нем сокрыто.
Если человек приходит в Церковь, движимый чувством покаяния, и искренне кается в тех грехах, которые у него есть, то потом проходит какое-то время, и он видит, что грехов в его жизни было гораздо больше, – и видит не только грехи, но и страсти, сокровенные в его сердце. А потом проходит еще какое-то время, и он видит не просто грехи и страсти, а видит в себе самом какую-то жуткую и ужасную бездну – бездну действительно адскую, потому что и рай, и ад, конечно, человек первоначально носит в своей душе, и потом уже что-то одно остается. Почему Господь не дает человеку это увидеть сразу? Потому что, если бы человек увидел всё сразу, он бы этого не выдержал – он бы просто сломался, он бы перегорел, и поэтому благодать Божия открывает грехи постепенно. Вот почему святые – казалось бы, люди, в которых мы не можем увидеть греха, – себя всегда считали грешнейшими всех человеков. Но ни в коем случае они не из каких-то педагогических целей о себе так говорили и ни в коем случае не по какому-то смиреннословию, потому что смиреннословие – это, в отличие от смиренномудрия, не добродетель, а, наоборот, скорее грех, потому что в нем всегда есть некоторая доля лицемерия. Дело в том, что святые, приближаясь к Богу, видели собственную нечистоту в свете Божественной благодати, которая просвещала их сердце так, что они могли замечать в нем мельчайшую скверну, и она уже на фоне сердечной чистоты воспринималась ими как самая настоящая трагедия. Почему апостол Павел говорил о том, что Господь пришел в мир грешных спасти, и добавлял при этом: «от них же первый есмь аз»[6]? Потому что он это ощущал. Хотя в то же время он говорил, что потрудился более всех апостолов – и добавлял: «не я, впрочем, а благодать Божия, которая со мною»[7].
Нам мешает видеть наши грехи еще то, что мы постоянно осуждаем наших ближних.
Но помимо того, что мешает нам видеть грехи наше невнимание, мешает отсутствие той благодати, которую мы не стяжали, нам мешает видеть наши грехи еще то, что мы действительно постоянно осуждаем наших ближних. Причем осуждаем очень по-разному. Бывает так, что мы осуждаем людей, о жизни которых ровным счетом ничего не знаем. Просто нам кажется, что этот человек плох, или другие об этом говорят – и мы выносим над ним суд, на который у нас нет не только ровным счетом никакого права, но даже никаких оснований. Бывает же, что мы судим о человеке, жизнь которого мы знаем, но какие-то его мотивы, какие-то причины его действий и поступков трактуем неправильно, – и осуждаем его за то, в чем он на самом деле не виноват. Порой мы одного и того же человека осуждаем за то, в чем он не виноват, и, наоборот, не зная каких-то его реальных грехов и злодеяний, оправдываем в том, в чем он неправ, – то есть наш суд о человеке практически всегда бывает поверхностным и неосновательным. А как часто бывает так, что мы осудили человека и спустя короткое время узнали, что то, за что мы его осудили, вообще не соответствует действительности. Кто-то нам сказал недоброе о нем слово, мы это слово не проверили, а в нашем сердце тем временем уже родилась реакция осуждения, эта реакция привела к тому, что мы это все высказали… а потом вдруг оказывается, что ровным счетом ничего и не было, о чем можно было бы говорить. У аввы Дорофея есть рассказ о некоем брате, которому было свойственно всех подозревать и осуждать, и вот он пошел куда-то в поле и увидел, что там какой-то другой брат из монастыря любодействует с женщиной. И вот он стоял, смотрел, потом подошел, толкнул их ногой и сказал: «Перестаньте» – и только тогда увидел, что это были два лежащих на земле снопа. Это говорит о том, что, когда человеку свойственно осуждать, он может увидеть и то, чего в принципе быть не может.
Но самое главное, что осуждение не только само по себе грех – оно обязательно мешает человеку правильно смотреть на свое сердце. Потому что, как говорят некоторые отцы, если перед тобой две картины, ты можешь рассмотреть одномоментно только одну из них. Либо ты всматриваешься в одну, либо всматриваешься в другую. Другая – это наш ближний, а первая картина – это мы сами; если мы всматриваемся в кого-то, то, безусловно, своих грехов не увидим. И более того, есть такой закон духовной жизни: осуждаешь человека – обязательно впадаешь в те же самые грехи, в которые впадает он, причем порой каким-то еще более диким, глупым образом. Смотришь: «Вот как он так поступил, бестолковый!» И понимаешь, а вернее, опыт подсказывает: «Зачем ты это говоришь? Ты только что самому себе заложил мину на своем пути, которая не замедлит взорваться». Дай Бог, чтобы она взорвалась не завтра и не послезавтра, потому что тогда можно успеть добежать до исповеди и покаяться: «Вот, я негодовал на такого-то человека за его глупость и неразумие, и мне подсказывает мой опыт, что, скорее всего, что-то подобное я сам в ближайшее время совершу». А бывает так, что не успеваешь добежать до исповеди: вот только сказал об этом – и практически тут же в то же самое впал. Бывает, конечно, и так, что мы не повторяем в точности тех поступков, которые осуждаем в других, но мы совершаем тогда какие-то другие грехи, потому что осуждение, как и гордость, тоже лишает человека благодати и Божией помощи. Почему лишает? Потому что Господь смотрит на человека осуждающего и думает: «Как Мне с ним быть, чтобы он перестал осуждать? Если будет ему помогать благодать Моя, то он так и будет считать себя хорошим, а других людей плохими. Поэтому отниму от него благодать Мою, пусть он посмотрит, что он собой представляет без Моей помощи». И тогда у нас действительно есть возможность посмотреть на то, что мы собой представляем. Причем чем более человек склонен к осуждению, тем более серьезными могут быть последствия этих периодов оставления нас Богом. Повторюсь: это не оставление как таковое – это воспитание. Знаете, вот ребенок порой находит удовольствие в том, чтобы держать папу и маму за руку и скакать при этом по лужам. Ему говорят папа или мама: «Не делай этого, потому что сейчас я отпущу тебя, и ты упадешь», а он не может поверить. Отпускает руку разумный родитель – и падает ребенок в лужу. Падает, переживает. «Ты почему упал? Потому что думал, что ты можешь делать то, что тебе угодно. Вот ты попробовал». Такого рода уроки Господь обязательно нам дает, и если таких уроков в нашей жизни бывает много, то это, с одной стороны, милость Божия, а с другой стороны, это говорит о нашей склонности к осуждению.
Есть в патерике история про брата, который жил не то чтобы нерадиво, но совсем не подвижнически – можно даже сказать: теплохладно. А потом пришла пора ему умирать, и умирал он как-то очень спокойно, мирно: без страха, с надеждой, с упованием на Бога. И вот кто-то к нему пришел и говорит: «Ты ничего в своей жизни особенно хорошего не делал, подвизался гораздо более скромно, нежели другие братия, а умираешь так спокойно, как будто твоя совесть удостоверена в милости Божией, в прощении Божием тебя». Он отвечает: «Я не знаю, отчего так. Я, действительно, в своей жизни ничего хорошего не делал; единственное, что я имел, – это правило никогда никого не осуждать». И действительно, нет, наверное, ничего другого, в чем бы мы испытывали такую необходимость, как в неосуждении. Ни у кого из нас нет тех добродетелей, которые могли бы нас по-настоящему спасти, но что мы можем и должны постараться сделать – никого не осуждать. Это очень трудно, это очень сложно; мы вряд ли сможем просто замкнуть свои уста и сказать: «Я больше никогда никого не осужу» – и так до самой смерти ни о ком не судить. Скорее всего, у нас этого не получится. Но встать на путь неосуждения можно. Вот возникло у нас желание кого-то осудить – не справились, осудили, и должно тут же остановиться и сказать: «Господи, прости меня, пожалуйста, за то, что я вынес об этом человеке суд». И остановиться, не судить дальше. Если мы будем делать так, то у нас со временем появится способность отследить в себе это желание осудить и остановить себя, хотя бы мы уже начали неблагочестивый разговор. А потом появятся силы промолчать. А потом появятся силы и в сердце не осуждать. У некоторых при этом возникает вопрос: а как же можно не осуждать, когда человек делает то и это? Ну и что, что он делает. Что с того, что мы его осудим? Что изменится? Он перестанет это делать, он станет лучше, исправится то зло, которое он совершил? Ничего подобного. Единственное что: к тому злу благодаря нашему осуждению добавится зло в нашем сердце. А может быть, мы еще его из своего сердца выплеснем. То есть это грех, который разрушает нас самих. И об избавлении от этого греха также просит в своей молитве преподобный Ефрем Сирин. Просим его словами об этом и мы.
Игумен Нектарий (Морозов)
Православие.Ru
[1] См.: Иак. 4: 13–14.
[2] 2 Фес. 3: 11.
[3] Иак. 4: 6.
[4] Лк. 21: 19.
[5] См.: 1 Кор. 13: 13.
[6] 1 Тим. 1: 15.
[7] 1 Кор. 15: 10.
Просмотрено (204) раз
Заказать требы
Положение о XXIV областном фестивале детского творчества «Рождественский подарок» 2024 - 2025 г.г.
