Слово молчит: быть Младенцем

«Понимание христианства невозможно без понимания того, что Бог ради спасения людей как бы (именно «как бы» — не будем впадать в ересь) перестал быть Богом – Он перестал являть Себя как Бог, никто не мог бы узнать в Нем Бога». Монахиня Елизавета (Сеньчукова) — о Рождестве Христовом.

Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было Младенцу в вертепе…
(Б. Пастернак)

Сколько раз мы перечитывали эти строки – особенно в предрождественские и рождественские дни? Сколько раз мы переживали за этого мерзнущего Младенца? Он всегда теперь будет мерзнуть – если не от ветра, то от человеческой слепоты и неприязни, от чужой боли и горя, всю Свою силу будет отдавать («Кто прикоснулся ко Мне?»), и даже под палящими лучами солнца на Кресте Он будет испытывать ледяную руку смерти, которая с самого рождения с Ним. Для нее Он родился на этой земле.

Картинка по интернету ходит: рождественский венок, а рядом – терновый венец. Первый – ради второго.

Младенцы – они такие беззащитные. Они не могут словами сказать, что их беспокоит: сквозняк ли, голод ли, бессонница (кстати, вы знаете, что младенцы не умеют засыпать? Их поэтому и приходится укачивать на руках). А каково было Ему, воплощенному Слову, быть бессловесным? С этого вынужденного молчания начинается то, что в богословии называется красивым греческим словом «кенозис», κένωσις, воплощение Христа как Божественное самоумаление, от рождения до крестной смерти, дословно – опустошение. Когда Он, мерзнущим Младенцем, лежит в импровизированной колыбели с сеном вместо перинки, Он как испытывает это опустошение, эту пустыню человеческого бытия, которое начинается с молчания и плача.

И заканчивается тоже плачем – от ужаса неумолимо надвигающейся смерти. Немногие, совсем немногие, и лишь благодаря Ему, Богу, ставшему человеком, прошедшему, как и все люди, эту пустыню, наполнившему ее Самим Собой, Богом Живым, — только эти немногие могут перед ее лицом улыбнуться: не напугаешь, не уничтожишь, не захочешь, а станешь воротами к Богу.

А пока Он просто Младенец в пеленках, рожденный в суетливое время переписи населения в крайне неудобном из-за этой суеты месте. Много лет спустя Он скажет: «Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф.18:4). «Умалится как дитя» — это не просто «стать маленьким и наивным». Далеко не все дети наивны и невинны – дети умеют хитрить, бывают злы друг с другом (две тысячи лет назад слова «буллинг» не знали, но явление такое наверняка существовало). Это еще и лишиться прав: в ту далекую эпоху дети просто принадлежали родителям, и детства как такового не было вовсе – например, ребенок начинал трудиться вместе со взрослыми, как только становился способным трудиться, а детские забавы оставались на свободное время.

Он Сам умалился, как дитя, причем умалился больше, чем кто бы то ни было – потому что одно дело умалиться с высоты человеческого, а другое – с высоты Божественного. Поэтому Он больше всех в Царстве. Он – его Царь. Он должен был, по праву рождения, стать и царем земным, но земля Его оттолкнула, престолом земным Ему стал Крест, дворцом – Голгофа. Это ненадолго, на какие-то жалкие тысячелетия человеческой истории, которая для Него не больше, чем мгновение – Он вернется и воцарится уже над всей землей. Никаким золотом, принесенным волхвами, Его царское достоинство не измерить, оно лишь символ, намек.

Но сейчас – Он просто самый маленький, самый умаленный из всех младенцев мира Младенец. И Ему холодно от ветра, Ему неудобно лежать, и впереди целая жизнь. «Жизнь прожить – не поле перейти», по словам того же самого Пастернака.

… Я пишу это не ради поэтики, а, если хотите, ради догматики. Понимание христианства невозможно без понимания того, что Бог ради спасения людей как бы (именно «как бы» — не будем впадать в ересь) перестал быть Богом – Он перестал являть Себя как Бог, никто не мог бы узнать в Нем Бога. Только так можно было перехитрить саму смерть – диавол не знал, Кого пытается сгноить в аду, и ад разорвало изнутри вошедшим в него Богом.

А это уже наглядный пример христианской этики: в самоумалении, а по-человечески – в смирении кроется возвышение. Быть тем, кто ты есть в данный момент, не рваться к успехам и победам. Они придут, если надо, в подходящее время.

Это не самоедство, не бессилие, не самоунижение. Это именно самоумаление. «Притормози, — говорит Младенец. – Настанет время и чудес, и побед, что-то – по способностям, что-то – через больно. Не торопись. Живи в моменте, не беги к вершинам. Побудь со мной таким же, как я, младенцем. Впереди целая жизнь».

Монахиня Елизавета (Сеньчукова)
Православие и Мир

Просмотрено (26) раз