Прикосновение к преображенному миру: молитва на богослужении

Есть молитвы частные, о которых мы много говорили. Но есть другие молитвы — молитвы, где совершается нечто Самим Богом, молитвы, которые есть не только обращение к Богу с просьбой, чтобы то или другое исполнилось, а молитвы как бы тайносовершительные.

Последний предел в этом отношении, конечно, Божественная литургия: когда мы молимся о том, чтобы этот хлеб, это вино сошествием Святого Духа стали Телом и Кровью Христовыми. Мы этого совершить не можем, мы только можем сказать: Твоя от твоих, как мы и говорим на литургии. Хлеб, вино — Твои, и мы их возносим Тебе, Ты их приобщи Себе Самому, и чтобы они к нам вернулись, совершая чудо нашего приобщения к Тебе.

Но не только в Божественной литургии совершается такая тайна.

В мире есть действия, которые мы легко называем обрядами. Обряд для нас на обычном языке больше говорит о форме, чем о содержании. Есть действия церковные, которые охватывают все то, о чем я говорил, но еще и с особенной силой они охватывают тварное вещество нашего мира. О том, как хлеб и вино приобщаются тайне Божества, я скажу позже, а сейчас хочу сказать о другом.

Мы всё можем освятить — то есть принести Богу и сказать Ему: «Господи, благослови это». Но «благослови» не значит — оставь это вне Себя, сказав доброе слово об этом, это значит прими это как Свое, и пусть оно к нам вернется от Тебя, как сейчас к Тебе поднимается от нас.

Есть целый ряд таких церковных действий. Например, мы освящаем священнические одежды. Они нужны не для того, чтобы священник просто не был похожим на других или чтобы эти одежды-облачения напоминали нам о чем-то. Мы их освящаем, чтобы они стали «собственными» Богу и чтобы, надевая их, мы облекались в вещественную благодать. С каким трепетом диакон, священник, епископ должны на себя надевать каждую из этих одежд, принесенных Богу с молитвой: «освяти их, пусть они будут благодатны, пусть покроют слабость и недостоинство мое, но пусть люди видят в них и через них Тебя, действующего!»

Мы освящаем иконы, это гораздо легче понять, но мы не всегда задумываемся над тем, что случается с иконой, которую освящают. Икона — это дерево, краски, линии, изображающие Троицу, Спасителя, Божию Матерь, святых, события Ветхого или Нового Завета, но это не только картинки. Когда мы молимся о том, чтобы Бог освятил иконы, мы молимся, чтобы они каким-то для нас непостижимым образом были приобщены к тайне Божественной благодати. И потому мы относимся так благоговейно, так трепетно к иконе. Не только потому, что мы почитаем лицо, которое на ней изображено, а потому что и сама икона от дерева до краски каким-то образом принадлежит преображенному миру, миру, в котором действует, живет Сам Бог.

И еще один пример хочу вам дать, который меня всегда глубоко волнует, — это освящение колокола. И в молитве этого освящения мы просим, чтобы Бог этот колокол благословил так, что, когда он будет звучать, его звук пробуждал бы спящие души. Есть стихотворение:

Поздний колокол, звучащий

Над равниною большою,

Прогреми над сердцем спящим…

Может быть, оно проснется

И стряхнет с себя забвенье

И, быть может, содрогнется

На мгновенье, на мгновенье…

Мы говорим не о том, чтобы человек услышал звук и как-то на него отозвался, мы молимся о том, чтобы этот звук донес до души человека нечто, что его пробудит и откроет к вечной жизни, к Божиему присутствию.

И таким образом в молитве, даже просто в чине благословения предметов, мы охватываем весь мир: и Святую Троицу, и Пречистую Деву, и ангелов Божиих, и нашего хранителя ангела, и святых — и весь вещественный мир. Потому что весь вещественный мир способен принять благодать Божию. Человек согрешил, но мир не согрешил, мир в плену у человеческого греха, но сам по себе он безгрешен. И как дивно, что можно в молитве, в церковной молитве, которая глубже, шире всякой нашей частной молитвы, этот мир включить, чтобы он стал вместе с нами участником жизни Божией, изливающейся в нас через благодать. Все это относится к частной молитве или к обычной молитве, которую мы произносим вместе <…>

***

Еще одно измерение: Божественная литургия. В ней участвуют все и участвует всё. Участвуем мы все верой, надеждой, покаянием, благодарностью, криком души, мольбой, но в этой литургии участвует вся полнота церковная. Кто-то сказал уже много столетий тому назад, что Церковь — это богочеловеческое общество, где и Бог, и люди составляют одно таинственное общество — таинственное потому, что этого нельзя ни объяснить, ни в каком-то смысле доказать — но можно знать внутренним опытом. Это можно передавать через внутренний опыт тем, кто еще этого не познал, не пережил.

Кто участник в литургии, кто ее совершитель? О Совершителе я уже упомянул вначале: освятить хлеб, чтобы этот хлеб стал Телом Христовым, и вино, чтобы оно стало Кровью Христовой, никакой человек не может. Никакая человеческая даже Богоданная благодать не может дать власть превратить хлеб в Христово Тело, вино в Кровь Христову. Никто этого не может совершить, и никто бы не дерзнул.

При этом Бог приобщает Свою тварь Себе и Своей жизни, но Он не требует от нее, чтобы она перестала быть собой, Он не заставляет хлеб перестать быть хлебом, вино перестать быть вином. Он таинственно пронизывает этот хлеб и это вино Своим собственным присутствием, силою Святого Духа.

Совершитель литургии в конечном итоге Сам Господь Иисус Христос. И в молитве перед освящением Даров священник говорит: «Ты Приносящий и Приносимый. Ты — Приемлемый и Раздаваемый». И мы верим, что когда молимся Святому Духу, то Дух Святой сходит на Дары, которые мы принесли, и что совершается чудо не нами, а единственным Первосвященником всей твари, Господом Иисусом Христом.

И тогда ставится вопрос о том, каково же наше место на литургии, место мирян, место священнослужителей? Где мы? И тут, мне кажется, нам надо помнить очень важную вещь. На русском языке миряне и духовенство по смыслу слов кажутся такими разными: миряне — это те, которые миру принадлежат, священнослужители — это те, которые принадлежат храму, но это — очень бедный перевод древнего слова.

По-гречески то, что мы называем мирянами, будет лаóс — народ, Божий народ, и в этом смысле все мы принадлежим к этому народу. У нас есть различные должности, различные задания в Церкви, но мы все в этом смысле народ Божий — царственное священство, народ святой (1 Пет. 2: 9), о котором говорит апостол.

«Народ святой» — это значит народ, который Бог взял в удел, освятил, чтобы этот народ совершил дело: спасение всей твари. Это не значит, что мы теперь уже святы в обычном смысле этого слова, но это значит, что мы посвящены и освящены для совершения дела Господня.

Очень великое и страшное выражение, что мы — «царственное священство». Есть у Василия Великого слова, что править может любой человек, а умереть за свой народ может только царь, потому что он воплощение всего того, что значит этот народ перед Богом.

Так многие переживают смерть Николая Второго и его семьи. Они не бежали, не скрывались, они дали себя взять и умерли за народ. «Не мстите за меня», — писал государь. Одна из княжон писала:

И у преддверия могилы

Вдохни в уста Своих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов.

И каждый из нас в этом смысле является частью царственного священства, потому что каждый из нас — и из тех, кого мы называем мирянами, и из тех, кого — священниками, призван к тому, чтобы свою жизнь посвятить спасению других людей, всех людей, к которым он прикоснется. «Я вас посылаю как овец среди волков», жизнь свою отдавать для того, чтобы другие могли бы поверить. Чтобы другие могли говорить, как Тертуллиан писал в своем послании императору Трояну в защиту христиан: «о них говорят — как они любят друг друга!»

Но не только друг друга, они любят и Христа, они любят тех, которые их осуждают на смерть, которые жестокой смертью их вырывают из жизни. И было время, когда христиане это чувствовали, потому что были гонимы. <…>

Мы этого больше не знаем, но эта любовь охватывает весь мир, никто не остается вне ее, чуждый ей, и это — наше призвание. И хоть краешком души, но мы это понимаем, особенно когда речь идет о наших близких, о самых дорогих.

И вот, когда мы совершаем литургию, вся Церковь участвует в ней на равных началах — в разных должностях, но в той же полной мере, потому что и мирянин готов свою жизнь отдать во свидетельство его веры во Христа — чтобы какой-нибудь человек содрогнулся, задумался и, может быть, стал искать Бога. Он, этот мирянин, участвует в жертвоприношении на Святом престоле.

Я помню, раз был случай, когда на съезд, где участвовали только миряне, я был приглашен в качестве докладчика, и председатель съезда представлял меня народу так: «Митрополит Антоний — мирянин в священном сане». Это правда, потому что, становясь священником или епископом, мы не перестаем быть членом Божьего народа, этого «лаос», о котором писали на греческом языке апостолы. Это так дивно: мы все участвуем, в разных положениях, совершая дело каждый на своем месте — но одно и то же дело.

Митрополит Антоний Сурожский, «Не могу, Господи, жить без Тебя!»
Источник: Николо-Сольбинский женский монастырь

Фото на заставке: solba.ru

Просмотрено (69) раз