Детский вкус Бога

Сегодня на дворе веет слякотью третьей мировой войны. В голову высаживаются десантники СМИ и пытаются стрелять в самые уязвимые места моего мозга. Черные сухие ветки деревьев уныло стучат по плачущему дождем стеклу окна, а воронье, кружась в небе, каркает о приближающихся всадниках апокалипсиса.

Я пытаюсь разгладить морщины стремительно стареющего вместе со мной мира и за его маской уставшего от безумия жизни старика разглядеть отражение Бога.

Для этого я должен посмотреть на него глазами того мальчика, который жил в моем сердце много лет назад, который умел плакать, удивляться, радоваться пустякам и видеть в каждой клеточке мира чудо. Он и сейчас там живет, но почему-то стал каким-то хмурым и угрюмым…

Я помню с детства вкус Бога. Это была сгущенка. В банке нужно было пробить две дырки «открывачкой» и пить, лежа на сене, смотря на небо.

Бог стал играть со мной, когда был еще котенком. Он смешно падал на землю, фыркал и сердился, когда не мог поймать привязанную за веревку катушку из-под ниток. Потом Бог стал посылать мне любовные письма. Это были сладкие дыни и арбузы, пьянящий запах сирени с капельками росы. Но самым потрясающим Его письмом было море. Сколько бы я ни ездил в детстве в Кирилловку на базу отдыха «Лазурные дали», для меня это было всегда как первое свидание. Море я любил, да и продолжаю любить, страстно. Только лишь издали, на горизонте, я видел его безбрежную даль, мое сердце начинало стучать в два раза быстрее. Запах, шум моря, соленые брызги волн, полоска песка на береговой линии с накатывающими на нее барашками прибоя, крики чаек, бездонное черное небо над головой с крупными нависшими гроздьями звезд, лунная дорожка на морской глади – все это погружало меня в несказанное состояние сладостного счастья.

Во всем этом я видел улыбку Бога. Он играл со мной, когда я лежал на берегу, держась за песок и сопротивляясь ударам накатывающихся волн. Потом Он дразнил меня запахом из столовки. Если бы мне тогда зажарили слона, я бы его наверняка всего съел.

Бог пахнул типографской краской на учебниках и выкрашенными школьными партами на первое сентября. Через лицо мира Он искал со мной взаимности соборного существования с изумительными украшениями всецельности. Весь мир – это большое любовное письмо Бога к нам.

Нектарий Эгинский сказал, что «тот, кто не любит деревья, не любит Христа». Наверное, так и есть. Я помню большой дуб в школьном дворе. Когда я обхватывал его руками, прижимался как можно плотнее, упираясь подбородком в ствол и запрокидывая голову вверх, то видел уходящую ввысь бесконечную дорогу. Я могу поклясться, что она была живой. В ней была жизнь, и я чувствовал, как дерево начинает обнимать меня. Мне кажется, что Бог из моего сердца доставал кисточки живого цвета и красил листья на деревьях. Я потом их аккуратно складывал вместо закладок в книги и вдыхал запах засохшей краски Божественного Логоса.

Бог постепенно водил меня по своему замку и знакомил с его обитателями, называя их Имена. Эти Имена вели меня к началу всего сотворенного. Правда, Рогатый Циник потом не раз пытался мне внушить, что мои воля, чувства, фантазия приговорены к тому, чтобы исчезнуть в прахе вместе с последними ударами сердца, со вздохом груди, с последним вкусом во рту, с последним запахом, с последней вариацией сознания, разыгранной на клавишах головного мозга.

Но было поздно, любовь самодостаточна и любит не потому, что понимает, а потому, что любит. Спелая ягода малины с повисшей на ней капелькой росы говорила мне: «Прикоснись ко мне». Морской прибой, ласкаясь у моих ног, дурманящим запахом соленой свежести шептал: «Дай мне имя своей любви». Когда я на сумасшедшей скорости скатывался на велосипеде с высокой горки, рискуя сломать себе шею, ветер влетал в мое раскрытое сердце и щекотал его своими усами.

«Человек – пастух бытия», – писал Хайдеггер. «А кто мой пастух?» – спрашивал я себя через много лет.

Когда мы влюбляемся, то любим не только личность другого, но и все, что имеет с ним какую бы то ни было связь. Все, что он делает, к чему прикасается, музыку, которую он слушает, дороги, по которым он ходит, места, на которые мы смотрели вместе. Если любишь Бога, то дрожь вожделения подстерегает тебя в каждой капле росы, в снегу, который поглощает кружева рябины, в лазури летнего неба, в благоухании первого осеннего дождя. Зелень земли, голубизна моря, порфирный закат солнца – все это ощутимая близость красоты любви Божией.

Я видел улыбку Его обнаженной красоты на теле земли, одетой в звездную роскошь лета; в аромате и соке спелого абрикоса на белой скатерти стола; в пурпурной одежде осени и изумрудной прозрачности маленькой морской волны в тихой бухте.

Даже красота человеческого тела — это чудо того, как тленная плоть воплощает в себе живой Логос бесконечного и свет космического блеска. Зеленеющие изгибы холмов видны в мягкой выпуклости плоти. Стройность берез и изящество лилий в тонком стане. В каждом изгибе его красоты расчерченные бухточки, живой трепет кожуры спелого плода. В улыбке ребенка запечатлен свет первого рассвета, в его глазах – прозрачные озера, наполненные весенним небом.

Бог познается и существует способом любви, и только этим ключом расшифровывается истина недостижимого.

В именах мира мы узнаем Бога. Колодец, хлеб, конь, луна – это буквы алфавита Его неизреченного Имени. Природа мира – поэзия Бога, написанная Им мелодия вечной любви.

Потом Он познакомил меня с Собой, когда дал мне в руки Евангелие. Я прочитал его на одном дыхании и ощутил, что вот оно – Настоящее. Все эти Рамачараки, Рерихи, Клизовские и проч. – это обезьяны Настоящего. Попробовав Живой Воды, я уже не хотел пить горькую. После этого Бог начал знакомить меня со Своими друзьями – Исааком Сириным, Иоанном Лествичником, Макарием Великим и многими другими. Они пытались учить меня быть человеком. Но у меня это плохо получалось. Главная истина, которую они мне пытались донести, была в том, что подлинное искусство быть человеком – это быть малым, приобрести подлинную духовную нищету и пронести ее до конца. Но бес, который всегда был рядом, учил меня гордости, тщеславию, вожделел блудом, душил унынием, тоской, отчаянием, осуждал, ненавидел, требовал внимания к себе…

Чем взрослее я становился, тем чаще и чаще предавал дружбу Бога, изменял Ему, отворачивался от Него, слушая диавола – конкистадора, который обменивал данные мне от Бога таланты на зеркальца и бусы страстей.

После этого Бог перестал мне писать письма и улыбаться. Но Он, в отличие от меня, не перестал меня любить и не предавал нашей дружбы. Бог вместо писем стал слать телеграммы: внутренние скорби, страдания, о которых знает только Бог и я, разбивали все эти диавольские бусы и зеркальца вдребезги. Ревность Бога такова, что во взыскующей ярости Он может закатать нас в самое дно земли, но лишь только для того, чтобы вычистить от всего того, что мешает нам Его чисто любить. Я благодарен за это Богу. Его телеграммы возвращают Его нам.

Я вспомнил дни, когда Бог был котенком, когда в его мурлыкании, в его глазах я видел небесный дождь падающих августовским вечером метеоритов. Я снова начал читать божественный алфавит имен мира. Видеть, как Бог смеется в трехлетнем ребенке, бросающим гальку в море, как Он рисует мне морозом картину на окне. Боль беды и страданий дают нам практические навыки того, что «быть человеком – это быть малым». Теперь мне предстоит познакомиться с самым последним именем, самым страшным и самым загадочным для меня. Это мое имя…

Кто я, где я на этой картине мира? Мое имя – это не просто болтающийся на шее солдатский номерок. Оно растет вместе со мной и впитывает как губка все то, к чему я прикасаюсь. С годами мы обрастаем своим именем, которое растет медленно, как куст на земле нашей жизни. Оно может стать мудрым, как Конфуций, или мелким, как Шариков, может быть похотливым, как Казанова, или светлым, как «радость моя» преподобного старца Серафима. Чем я поливаю куст своего имени? Помоями собственных страстей? Или же Благодатью Живой воды? Откровение Иоанна Богослова говорит о том, что Бог даст нам белый камень, на котором будет написано наше новое имя. В Малой Азии в древности, приглашая на царский пир, вырезали имя приглашенного на маленьком белом камешке.

Сейчас уже становится белой моя борода, зимняя седина заметает годы прожитой жизни. Но голубая синева бездонности неба еще продолжает отражаться в моих глазах. Синими чернилами, смешав краски неба и моря, Бог писал мне письма детства, которые до сих пор я храню в своем помятом жизнью сердце. И мой любимый праздник – Покрова Божией Матери – голубыми церковными ризами дает мне запах надежды.

Протоиерей Игорь Рябко
Православие.Ru

Просмотрено (35) раз